Даниил Хармс, русский писатель.

Даниил Иванович Ювачев (1905 - 1942) еще на школьной скамье придумал себе псевдоним - Хармс. Хармс полагал, что неизменное имя приносит несчастье, и брал новую фамилию как бы в попытках уйти от него.

Он происходил из семьи приговоренного известного народовольца Ивана Павловича Ювачева времязаключением, отбывавшего ссылку к смертной казни, замененной пожизненным заключением.

Хармс-писатель сформировался в 20-е годы, испытав влияние Хлебникова и заумника А. Труфанова, и обрел единомышленников в кругу поэтов, назвавших себя обэриутами (от ОБЭРИУ - Объединения Реального Искусства).

ОБЭРИУ очень увлекло Хармса, и он разрывался между обэриутскими занятиями и... возлюбленной. "Кто бы мог мне посоветовать, что мне делать? Эстер несет с собой несчастие. Я погибаю с ней вместе..."

Однако помогли разрубить этот узел спустя несколько лет совсем другие - внешние и недобрые силы. Желая положить конец выступлениям обэриутов в общежитиях, клубах, воинских частях и т.д. ленинградская молодежная газета "Смена" поместила статью "Реакционное жонглерство" (9 апреля 1930 года), имевшую подзаголовок: "Об одной вылазке литературных хулиганов".

В 1931 году Хармс, Введенский и некоторые их друзья были арестованы и сосланы на год в Курск.

Позади остались две единственные "взрослые" публикации Даниила Хармса - по стихотворению в каждом - в двух сборниках Союза поэтов (в 1926-м и 1927 годах). Больше Даниилу Хармсу, как, впрочем, и Александру Введенскому, не удалось опубликовать при жизни ни одной "взрослой" строчки.

А писал он - во всяком случае стремился писать - ежедневно.

Начав с сотрудничества в журнале "Еж" (с 1928 года), а затем "Чиж" (с 1930-го), с того, что в одном номере журнала могли появиться и его рассказ, и стихотворение, и подпись под картинкой, Хармс к середине 30-х уже писал для детей все реже и реже, от случая к случаю. И можно лишь удивляться, что при сравнительно небольшом числе детских стихотворений ("Иван Иваныч Самовар", "Врун", "Игра", "Миллион", "Как папа застрелил мне хорька", "Из дома вышел человек", "Что это было?", "Тигр на улице" ...) он создал свою страну в поэзии для детей и стал ее классиком.

Детская литература с конца 20-х годов до конца жизни была, что немаловажно для писателя, его лицом, его визитной карточкой, именем наконец.

Но жил он, внутренне жил тем, что творил не для детей. Это - с самого начала - были рассказы, стихотворения, пьесы, статьи и даже любая строчка в дневнике, письмо или частная записка. Во всем, в любом избранном жанре он оставался оригинальным, ни на кого не похожим писателем. "Я хочу быть в жизни тем же, чем Лобачевский в геометрии", - записал он в 1937 году.

Мир удивился, узнав Даниила Хармса. Впервые прочитав его в конце 60-х - начале 70-х годов. Прочтя неизвестные дотоле и, к сожалению, еще не опубликованные у нас в стране пьесу "Елизавету Бам" (1927), прозаические и стихотворные произведения Даниила Хармса, а также пьесу "Елка у Ивановых" (1939) и стихотворения А. Введенского, он увидел, что эта столь популярная ныне ветвь литературы появилась задолго до Ионеско и Беккета. Но ни Хармс, ни Введенский уже не услышали, как их чествуют.

Произведения Даниила Хармса - как ни на что похожие камешки в мозаике нашей литературы 20 - 30-х годов. Рассказы и сценки из цикла "Случаи", посвященного жене, Марине Малич, удивительным образом передают, несмотря на весь их лаконизм (иные вещи - в треть машинописной страницы) и фантасмагоричность, - и атмосферу и быт 30-ых годов. Их юмор - это юмор абсурда.

"Меня, - писал Хармс 31 октября 1937 года, - интересует только "чушь"; только то, что не имеет никакого практического смысла".

Хармса занимала чудо, чудесное. Он верил в чудо - и при этом сомневался, существует ли оно в жизни. Иногда он сам ощущал себя чудотворцем, который может, но не хочет творить чудеса. Один из часто встречаемых мотивов его произведений - сон. Сон как самое удобное состояние, среда для того, чтобы свершались чудеса и чтобы в них можно было поверить.

К самому Хармсу жизнь становилась все суровее. В 1937 и 1938 годах нередки были дни и недели, когда они с женой жестоко голодали. Не на что было купить даже совсем простую еду.

Но в те же дни и годы, безнадежные по собственному ощущению, он вместе с тем интенсивно работает (рассказ "Связь"). Он как художник исследует безнадежность, безвыходность, пишет о ней (рассказ "Сундук", сценка "Всестороннее исследование", "О том, как меня посетили вестники"). Абсурдность сюжетов этих вещей не поддается сомнению, но также несомненно, что они вышли из-под пера Хармса во времена, когда то, что кажется абсурдным, стало былью.

Он словно знал об отпущенных ему 36 годах жизни. Бывали дни, когда он писал по два-три стихотворения или по два рассказа. И любую, даже маленькую вещь мог несколько раз переделывать и переписывать. Но ни разу после 1928 года не перепечатывал свои стихи и рассказы на пишущей машинке - за ненадобностью. Носить их в редакции было бесполезно. Он знал, что их не возьмут, не напечатают.

В среде писателей он чувствует себя чужим. Стихи "На посещение Писательского Дома 24 января 1935 года" начинаются строчками: "Когда оставленный судьбою, Я в двери к вам стучу, друзья, Мой взор темнеет сам собою И в сердце стук унять нельзя..."

Второй арест, в 1937 году, не сломил его. После скорого освобождения он продолжал творить. Чудо, чудеса врывались в его рассказы и пьесы, приобретая подчас гротесковые, абсурдные формы.

Он жил высокой духовной жизнью, пускай его круг ограничивался несколькими друзьями (Введенский, Липавский, Друскин, Олейников...). Большая дружба связывала его с художниками: Петром Соколовым, Владимиром Татлиным, с Казимиром Малевичем.

Его внешность могла стоить ему жизни. Вера Кетлинская, которая возглавляла в блокаду ленинградскую писательскую организацию, рассказывала, что ей в начале войны, приходилось несколько раз удостоверять личность Хармса, которого подозрительные граждане, в особенности подростки, принимали из-за его странного вида и одежды (гольфы, необычная шляпа, "цепочка с массой загадочных брелоков вплоть до черепа с костями" и т.д.) за немецкого шпиона.

Последние месяцы жизни Хармс провел в тюрьме.

Уже слабея от голода, его жена, М.В. Малич, пришла в квартиру, пострадавшую от бомбежки, вместе с другом Даниила Ивановича, Я.С. Друскиным, сложила в небольшой чемоданчик рукописи мужа, а также находившиеся у Хармса рукописи Введенского и Николая Олейникова, и этот чемоданчик как самую большую ценность Друскин берег при всех перипетиях эвакуации. Потом, когда в 1944-м году он вернулся в Ленинград, то взял у сестры Хармса, Е.И. Ювачевой, и другую чудом уцелевшую на Надеждинской часть архива.

Открытие Даниила Хармса для нашего читателя продолжается.