Соловецкий монастырь, выдающийся памятник русской архитектуры, крупнейший центр духовной жизни России, после Великой Октябрьской 
социалистической революции был превращен в один из самых страшных концентрационных лагерей в истории человечества. 
   Великий ученый, один из творцов современного экологического мышления Павел Флоренский был одним из его узников. 
   Павел Александрович Флоренский, православный богослов, философ, математик и физик, теоретик и практик, всю свою недолгую жизнь 
посвятил поиску вечных истин, видел будущее мира в чистоте духа и бытия, в единстве природы и человека. Еще в двадцатые годы священник 
Флоренский связывал крах цивилизации с началом ее бездуховности. Ныне человечество встало перед этой трагической чертой. 
   За ней пропасть, духовная пустота. И то, что мы сегодня обращаемся к истокам русской культуры и духовности, к поискам вечных истин, 
подтверждает мысль: во сто крат был прав Флоренский в своих прозрениях. 
   Мы, как всегда, опоздали на полстолетия. Наша сегодняшняя публикация — дань уважения ученому, признание его трудов, его непоколебимой 
вере в разум человека. 
   Вспоминая о годах ученичества во 2-й тифлисской гимназии, Павел Флоренский писал: “Страсть к знанию поглощала все мое внимание и время”. 
В этот период он с увлечением занимался физикой, наблюдением природы. Правда, в конце гимназического курса, летом 1899 года, Флоренский 
переживает духовный кризис. Открывшаяся ограниченность и относительность физического знания впервые заставила поставить вопрос об Истине 
абсолютной и целостной. 
   Первым порывом после духовного переворота было уйти в народ. Однако родители настояли на продолжении образования. 
   В 1900 году Флоренский поступает на физико-математический факультет Московского университета, где он сближается с одним из основателей 
Московской математической школы Н. В. Бугаевым. Не случайно свое кандидатское сочинение Павел Флоренский задумывает сделать частью 
большой работы, синтезирующей математику и философию. Помимо основных занятий будущий философ и ученый посещает лекции на историко-
филологическом факультете, самостоятельно изучает историю искусства. 
   Уже тогда начинают складываться его философские воззрения, пронизанные критикой позитивизма, рационализма и кантианства с позиции 
объективного идеализма. 
   “Мои занятия математикой и физикой, — писал он впоследствии, — привели меня к признанию формальной возможности теоретических основ 
общечеловеческого религиозного миросозерцания (идея прерывности, теория функций, числа). Философски же и исторически я убедился, что 
говорить можно не о религиях, а о религии и что она есть неотъемлемая принадлежность человечества, хотя и принимает бесчисленные формы”. 
   После окончания университета в 1904 году П. Флоренский поступает в Московскую духовную академию, желая, как он писал в одном из своих 
писем, “произвести синтез церковности и светской культуры, вполне соединиться с Церковью, но без каких-нибудь компромиссов, честно, воспринять 
все положительное учение Церкви и научно-философское мировоззрение вместе с искусством...”. 
   Молодой богослов стремится познать духовность не отвлеченно философски, а через призму окружающего мира. Его кандидатское сочинение 
“0 религиозной Истине” (1908 г.), которое легло в основу магистерской диссертации, а затем и книги “Столп и утверждения Истины” (1914 г.), было 
посвящено путям вхождения в Православную Церковь. “Живой религиозный опыт  как единственный законный способ познания догматов,” — так сам 
П. Флоренский выразил главную мысль книги, выстраданную жизнью. 
   После окончания Московской духовной академии Флоренский был оставлен преподавать по кафедре истории философии. За время работы в 
МДА (1908 – 1919 гг.) он создает ряд оригинальных работ по истории античной философии, кантовской проблематике, философии культа и культуры. 
   Крупный советский философ А. Ф. Лосев отмечал в свое время: “Флоренский дал концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую 
все, что я читал о Платоне”. “В отце Павле, — писал Сергей Николаевич Булгаков, известный экономист, религиозный философ, — встретились 
культурность и церковность, Афины и Иерусалим. И это органическое соединение само по себе уже есть факт церковно-исторического значения”. 
Вокруг Флоренского, который в 1912 – 1917 гг. еще и возглавлял журнал ”Богословский вестник”, постепенно образуется круг друзей и знакомых, во 
многом определявших тогдашнюю атмосферу русской культуры. Первым проложив интеллигенции дорогу к православному священству, он являлся 
как бы связующим звеном между Московской духовной академией и московской интеллигенцией, искавшей духовной опоры в Церкви. 
   Флоренский стремился к священству в течение многих лет, чувствовал в этом свое духовное призвание. С. Н. Булгаков вспоминал: “... Все, что 
может быть сказано об исключительной научной одаренности отца Павла, как и об его самобытности, в силу которой он всегда имел свое слово, как 
некое откровение обо всем, является все-таки второстепенным и несущественным, если не знать в нем самого главного. Духовным же центром его 
личности, тем солнцем, которым освещались все его дары, было его священство. В. В. Розанов, который, однажды узнав отца Павла, затем не мог 
уже от него оторваться как от источника жизни, написал мне однажды о нем тоже совершенно гениальное по силе и выразительности письмо. Я 
помню из него только одно слово. В качестве самого существенного его определения В. В. Розанов сказал: он есть священник. И это было именно 
так”.
   Октябрьская революция не явилась неожиданностью для Флоренского. Он и раньше много писал о глубоком кризисе буржуазной цивилизации, 
часто говорил о надвигающемся крушении привычных устоев жизни. “В то время, когда вся страна бредила революцией, — писал позже С. Н. 
Булгаков, — а также и в церковных кругах возникали одна за другою, хотя и эфемерные, церковно-политические организации, отец Павел оставался 
им чужд, — по равнодушию ли своему вообще к земному устроению, или же потому, что голос вечности вообще звучал для него сильнее зовов 
временности”.
   Конечно же, не надо думать, будто Флоренский был столь наивен и не сознавал, чем для него может обернуться такое “равнодушие” к 
происходящим событиям. Он прекрасно все понимал. Почему же не эмигрировал, как это сделала значительная часть русской интеллигенции? 
Думается, исчерпывающий ответ на этот вопрос мы найдем у того же С. Н. Булгакова, до конца испытавшего горечь изгнания: “Сам уроженец 
Кавказа, он (отец Павел) нашел для себя обетованную землю у Троицы Сергия, возлюбив в ней каждый уголок и растение, ее лето и зиму, весну и 
осень. Не умею передать словами то чувство родины, России, великой и могучей в судьбах своих, при всех грехах и падениях и как испытания своей 
избранности, как оно жило в отце Павле. И, разумеется, это было не случайно, что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его 
блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него и вообще, кажется, не существовала. Конечно, он знал, что может его 
ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы родины, сверху донизу. Можно сказать, что жизнь ему как бы предлагала 
выбор между Соловками и Парижем, но он избрал  родину, хотя то были и Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. Отец 
Павел органически не мог и не хотел стать эмигрантом в смысле вольного или невольного отрыва от родины, и сам он и судьба его есть слава и 
величие России, хотя вместе с тем и величайшее ее преступление”.
   Флоренский был одним из первых среди лиц духовного звания, кто, служа Церкви, стал работать в советских учреждениях. Никогда при этом он 
не изменял ни своим убеждениям, ни священному сану, записав себе в назидание в 1920 году: “Из убеждений своих ничем никогда не поступаться. 
Помни, уступка ведет за собою новую уступку, и так — до бесконечности”. Интересная деталь: до тех пор, пока это было возможно, то есть вплоть до 
1929 года, Флоренский на работе появлялся всегда в подряснике. Тем самым открыто свидетельствовал, что он в сане священника. Это странное 
сочетание работника советского учреждения и ученого попа более всего и поражало в 20-е годы. 
   Вопрос об участии в культурном строительстве обновленной России П. А. Флоренский решал не с абстрактно-теоретических позиций, а с позиции 
скорее гражданских, то есть гражданина, сына Отечества. Он ощущал нравственный долг и призвание в том, чтобы сохранить основу духовной 
культуры для будущих поколений. В письме к наследнице имения Абрамцево А. С. Мамонтовой от 30 июля 1917 г., Павел Александрович пишет: “Все 
то, что происходит кругом, для нас, разумеется, мучительно. Однако я верю и надеюсь, что, исчерпав себя, нигилизм докажет свое ничтожество, 
всем надоест, вызовет ненависть к себе и тогда, после краха всей этой мерзости, сердца и умы уже не по-прежнему, вяло и с оглядкой, а 
наголодавшись, обратятся к русской идее, к идее России, к святой Руси. Я уверен, что худшее еще ВПЕРЕДИ, а не позади, что кризис еще НЕ 
миновал. Но я верю в то, что кризис очистит русскую атмосферу, даже всемирную атмосферу, испорченную едва ли не с ХVII века. Тогда 
“Абрамцево” и Ваше Абрамцево будут оценены; тогда холить и беречь каждое бревнышко Аксаковского дома, каждую картину, каждое предание в 
Абрамцеве, в абрамцевых. И Вы должны заботиться обо всем этом ради будущей России, вопреки всяким возгласам и крикам. Скажу худшее. Если 
бы Абрамцево уничтожить физически, то и тогда, несмотря на это великое преступление уничтожения пред русским народом, если будет жива идея 
Абрамцева, не все погибло”. 
   Убеждая других “не оставлять корабля”, с которого пролеткультовцы стремились сбросить духовные ценности, Флоренский сам показал в этом 
пример. 22 октября 1918 года он вошел в Комиссию по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры. В результате ее 
деятельности за короткий срок было описано огромное историко-художественное богатство Лавры и спасено национальное достояние неизмеримой 
духовной и материальной ценности. В итоге комиссия подготовила проект Декрета “Об обращении в музей историко-художественных ценностей 
Троице-Сергиевой лавры”, подписанного 20 апреля 1920 г. Председателем Совнаркома В. И. Лениным. 
   В 1921 году П. А. Флоренский был избран профессором Высших художественно-технических мастерских (ВХУТЕМАС). В период появления и 
расцвета новых течений (футуризма, конструктивизма, абстракционизма) он отстаивал духовную ценность и значимость общечеловеческих форм 
культуры. Павел Александрович был убежден, что деятель культуры призван раскрыть существующую духовную реальность. “Другой взгляд, — 
читаем мы в одной из работ Флоренского, — согласно которому художник и вообще деятель культуры сам организует что хочет и как хочет, 
субъективный и иллюзионистский взгляд на искусство и на культуру, в конечном итоге ведет к обессмысливанию и обесцениванию культуры, то есть к 
разрушению культуры и человека”. Однако Флоренский решительно выступает против того, чтобы представлять культуру саму по себе как первичный 
и самодовлеющий мир ценностей. В пределах самой культуры, считал он, нет критериев выбора. Нельзя, оставаясь верным культуре, принимать 
одно и отвергать другое. Для определения ценностей нужно выйти за пределы культуры и найти критерий, высший по отношению к ней. Таким 
критерием Флоренский полагал единство трансцендентного и имманентного, рационального и чувственного, духовного и телесного. 
   Наряду с активной деятельностью по сохранению культурного наследия П. А. Флоренский не менее активно участвовал и в научно-практической 
работе. Областью применения своих знаний он избрал прикладную физику. Отчасти потому, что это диктовалось нуждами государства, и в первую 
очередь разработкой плана ГОЭРЛО, отчасти и потому, что ясно представлял, что  заниматься теоретической физикой, как он ее понимал, не дадут. 
В 1920 году Флоренский трудится на московском заводе “Карболит”, через год — в Главэлектро ВСНХ РСФСР, участвует в 111 электротехническом 
съезде, на котором как раз широко обсуждался план ГОЭРЛО, а еще через три года избирается членом Центрального электротехнического совета 
Главэлектро и приступает к работе в Московском объединенном комитете электротехнических норм и правил. Тогда же Павел Александрович 
создает в Государственном экспериментальном электротехническом институте первую в СССР лабораторию по испытанию материалов, ставшую 
впоследствии отделом материаловедения по изучению диэлектриков. Еще в 1924 году Флоренский издает книгу “Диэлектрики и их техническое 
применение”, систематизируя новейшие теории и взгляды изоляционных материалов. Он одним из первых в стране начал пропаганду синтетических 
пластмасс. 
   С 1927 года П. А. Флоренский — соредактор “Технической энциклопедии”, для которой написал 127 статей. Позже он избирается в президиум 
бюро по электроизолирующим материалам Всесоюзного энергетического комитета и включается в комиссию по стандартизации научно-технических 
обозначений терминов и символов при Совете Труда и Обороны СССР. 
   В 1929 году в письме В. И. Вернадскому, развивая его учение о биосфере, Павел Александрович пришел к мысли “о существовании в биосфере 
или, может быть, на биосфере того, что можно было бы назвать пневмотосферой, т.е. о существовании особой части вещества, вовлеченной в 
круговорот культуры, или, точнее, круговорот духа”. Он указал “на особую стойкость вещественных образований, проработанных духом, например, 
предметов искусства”, что придает культуроохранительной деятельности планетарный смысл. 
   Летом 1928 года Флоренского неожиданно ссылают в Нижний Новгород. И хотя через три месяца по ходатайству Е. П. Пешковой его все же 
возвращают и восстанавливают в должности, отношение к нему в Москве заметно ухудшилось. Павел Александрович так оценил ту ситуацию: “Был в 
ссылке, вернулся на каторгу” . 26 февраля 1933 г. по ордеру Московского областного отделения ОГПУ Флоренский был арестован, а 26 июля 1933 г. 
решением особой тройки осужден на 10 лет по ст. 58, пп. 10,11. Затем его ссылают в восточносибирский лагерь “Свободный”, где он был определен 
работать в научно-исследовательском отделе управления БАМЛАГа. В начале следующего года снова этапы, теперь уже в Сковородино на 
опытную мерзлотную станцию. Здесь Флоренский со всей своей страстью проводит исследования, которые впоследствии легли в основу книги его 
сотрудников Н. И. Быкова и П. Н. Каптерева “Вечная мерзлота и строительство на ней”. 
   В конце июня тридцать четвертого в Сковородино к Павлу Александровичу приезжает жена Анна Михайловна с младшими детьми Ольгой, 
Михаилом и Марией (в это время старшие сыновья Василий и Кирилл были в геологических экспедициях). Это свидание с семьей состоялось 
благодаря ходатайству все той же Е. П. Пешковой. Свидание оказалось последним, ибо уже в сентябре Флоренский переводится в Соловецкий 
монастырь особого назначения, реорганизованный впоследствии в тюрьму. Тут Павел Александрович работает на заводе иодной промышленности 
(иодпром), где занимается проблемой добычи йода и агар-агара из морских водорослей. За этот период он сделал более десяти запатентованных 
научных открытий и изобретений. 
   А потом было “заседание” тройки УНКВД ЛО от 25 ноября 1937 года, и ее приговор, оборвавший жизнь великого человека. Трагическое 
окончание жизни сознавалось Павлом Александровичем как проявление всеобщего духовного закона. В своем письме от 13 февраля 1937 года 
Флоренский пишет: “Ясно, что свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонениями”. С тех пор 
смерть священника Павла Флоренского стала темой многочисленных легенд. 
   Культ человека, не ограниченного в деятельности и правах высшими, надчеловеческими духовными ценностями, неизбежно приводит в области 
искусства к культу крайнего индивидуализма, в области науки — к культу оторванного от жизни знания, в области хозяйства — к культу хищничества, в 
области политики — к культу личности. В то время когда Флоренский начал писать об этом, казалось невероятным, что уже ХХ век приведет культуру, 
да и все человечество, к возможности самоуничтожения. И лишь спустя пятьдесят лет после кончины Флоренского, когда культура вновь обратилась 
к поискам вечных истин, к истокам и родникам подлинной духовности, мы убеждаемся, что он был прав в своих тревожных прозрениях. Именно 
поэтому трагическая по земным меркам судьба Флоренского привела не к гибели, а к торжеству и победе дела его жизни. На самом деле трагична не 
судьба Флоренского, а трагично время, в которое он жил, культура, которая оказалась неспособной вместить в себя мыслителя, священника и 
ученого. 
   “Оглядываясь назад, — писал Павел Александрович в письме от 20 апреля 1937 года, — я вижу, что у меня никогда не было действительно 
благоприятных условий работы, частью по моей неспособности устраивать свои личные дела, частью по состоянию общества, с которым я 
разошелся лет на 50, не менее, — забежал вперед, тогда как для успеха допустимо забегать вперед не более на 2 – 3 года”. И все же Флоренский 
верил, что чаемое им время настанет. Оно уже восходит. 
   Соловки... Старый монастырский пароходик, переименованный в «Ударник», пересек 6 июня 1923 года бухту Благополучия и доставил первую 
партию заключенных на Соловки, в СЛОН, Соловецкий лагерь особого назначения (в 1937 году его переименуют в СТОН — Соловецкая тюрьма 
особого назначения, которая просуществует до осени 1939 г.). 
   По воспоминаниям заключенных, вновь прибывшие проходили унизительную “обработку”, сопровождаемую словами “Запомни, скотина, здесь 
власть не советская, здесь власть — соловецкая. Нога прокурора здесь не ступала, шаг влево, шаг вправо — считается побег...”. 
   Не случайно в картине “Возвращение Павла Флоренского” художник изобразил лозунг “Советская власть не карает, а исправляет”. Это 
действительно было начертано на стене Савватьевского скита. 
   В центре холста мы видим решетку окна предела Спасо-Преображенского собора, а за ней — монастырскую колокольню 1777 года, высотой 
57 метров. Колокольня завершалась шпилем с крестом. В 1934 г. по распоряжению начальника лагеря Дмитрия Успенского заключенными был 
восстановлен купол и над ним установлен конус (шпиль), увенчанный полутораметровой звездой, изготовленной из металлического уголка. Шесть лет 
назад звезда была снята. Рядом с колокольней в окне мы видим крест, который как бы зависает над узником, входящим в Храм и одновременно 
выходящим из стены нашей исторической памяти. 
   Правая рука узника прикована к соловецкой чайке, которая как бы вытаскивает его из стены забвения. Этот символ появился не случайно. 
Дело в том, что в 20-е годы культурно-воспитательной частью лагеря издавался для так называемого внутреннего употребления журнал 
“Соловецкие острова” с чайкой на обложке. В журнале печатали стихи, очерки и даже романы с продолжением. Авторами были заключенные. 
   В Преображенском соборе с октября 1923 года работал театр “для внутреннего употребления”. На занавесе этого театра была тоже 
изображена соловецкая чайка. Актерами тоже были заключенные. 
   Существовала в СЛОНе и библиотека. В своих воспоминаниях профессор Ю. И. Чирков пишет, что в библиотеке в начале 1936 года числилось 
свыше 1800 индивидуальных абонентов, что особо активных читателей было около двухсот. Это были профессора, академики, известные деятели. 
Однако все ученые, как отмечает Ю. И. Чирков, отдавали пальму первенства Павлу Александровичу Флоренскому, гениальному математику, химику, 
инженеру, философу, богослову и протоиерею. 
   В камере, где жил Флоренский, на тумбочке у кровати стояли фотографии его близких. Перед сном, после молитвы он несколько минут смотрел 
на эти фотографии, как бы желая родным спокойной ночи. Письма Флоренского семье из Соловков свидетельствуют о безропотном мужестве 
мыслителя, судьба которого оказалась сходной с судьбой Сократа, одного из его идейных предков. Вот и на картине “Возвращение Павла 
Флоренского” его лицо не освещено естественным светом, а как бы излучает свет изнутри. 
   “Павел Флоренский, — отмечает академик Д. С. Лихачев, — сложившийся как мыслитель в среде слияния культур русской и кавказской, 
европейской и народной, светской и церковной, один из первых возвестил русской интеллигенции о гибельности бездуховного пути. И то, что наше 
время обратилось к истокам и родникам русской культуры и духовности, к поискам вечных истин, свидетельствует, что П. А. Флоренский был прав в 
своих прозрениях. Его сравнивают с Леонардо да Винчи, Б. Паскалем. Это говорит о том, что Флоренский — явление не только русской, но и мировой 
культуры. 
   Однако у П. А. Флоренского есть черта, которая делает его преимущественно русским мыслителем. Как у всякого русского мыслителя, слово П. 
А. Флоренского всегда искало опоры в утверждении себя через явления жизни, в воплощении, в деле. 
   Это, несомненно, обострило и сделало неизбежным трагический конец жизни П. А. Флоренского”. 
   Именно поэтому в верхней части картины “Возвращение Павла Флоренского” мы видим взгляд Богоматери Оранты, полный глубочайшей, 
безмерной внутренней скорби, поражающий своей чистотой и человечностью. Этот художественный образ понятен, наверное, каждому. 
   Множество горящих свечей внизу символизируют души безвинно уничтоженных “врагов народа”, расстрелянных и уничтоженных в лагерях 
миллионов людей, разрушенные памятники культуры.