Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда речь идет о нашем "серебряном веке", мы представляем 
себе какое-то яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающееся от того, что было до и что 
наступило после. Эпоха "серебряного века" простирается между временем Александра III и 1917 годом. На протяжении "серебряного века" в нашей 
литературе проявили себя четыре поколения поэтов: бальмонтовское (родившиеся в 60-е и начале 70-х годов XIX века), блоковское (родившиеся 
около 1880-го), гумилевское (родившиеся около 1886 г.), и, наконец, поколение, родившееся в девяностые годы: Г. Адамович, М. Цветаева, С. 
Есенин, В. Маяковский, О. Мандельштам и другие. 
   В письме Мандельштама к Тынянову от 21 января 1937 года есть слова: "Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю 
на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе". Все исполнилось, все сбылось. Его стихи 
невозможно отторгнуть от полноты русской поэзии. Конечно, всегда найдутся люди, которых Мандельштам просто раздражает. Что же, в его мысли, в 
его поэзии, во всем его облике и впрямь есть нечто царапающее, задевающее за живое, принуждающее к выбору между преданностью, которая 
простит все, и нелюбовью, которая не примет ничего. Но отнестись к нему безразлично невозможно. "Прописать бесприютную тень бесприютного 
поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отвести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться — самая пустая затея. Уж какой 
там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы", — писал С. Аверинцев. В мир русской литературы 
Мандельштама ввел его учитель Вл. Гиппиус, один из поэтов, тесно связанных с ранним русским декадентством. Поэтому ранние произведения 
Мандельштама написаны под влиянием поэзии символизма. Для этого этапа творчества было характерно представление поэта о Вселенной как о 
"мировой туманной боли", "бедной земле". Однако уже в стихотворениях той поры чувствовалось мастерство молодого поэта, умение владеть 
поэтическим словом, использовать широкие музыкальные возможности русского стиха, особенно ямба. Первая русская революция и события, 
сопутствующие ей, для мандельштамовского поколения совпали со вступлением в жизнь. В тот период Мандельштама заинтересовала политика, но 
тогда, на переломе от отрочества к юности, он оставил политику ради поэзии. В творчестве Мандельштама характерно преобладание над техникой, 
над образностью принципа аскетической сдержанности. У него преобладают рифмы "бедные", часто глагольные или грамматические, создающие 
ощущение красоты и прозрачности: 
Никто тебя не проведет 
По зеленеющим долинам, 
И рокотаньем соловьиным 
Никто тебя не позовет...
   Все это сделано для того, чтобы рифма как таковая не застилала собой чего-то важного, что стремится донести до читателя поэт. В лексике 
ценится не столько богатство, сколько жесткий отбор. У Мандельштама нет ни разгула изысканных архаизмов, как у Вячеслава Иванова, ни 
нагнетания вульгаризмов, как у Маяковского, ни обилия неологизмов, как у Цветаевой, ни наплыва бытовых оборотов и словечек, как у Пастернака.
Есть целомудренные чары — 
Высокий лад, глубокий мир, 
Далеко от эфирных лир 
Мной установленные лары.
У тщательно обмытых ниш 
В часы внимательных закатов 
Я слушаю моих пенатов
Всегда восторженную тишь. 
   Начало первой мировой войны — рубеж времен: 
Век мой, зверь мой, кто сумеет 
Заглянуть в твои зрачки 
И своею кровью склеит 
Двух столетий позвонки? 
   Для Мандельштама — это время окончательного прощания с Россией Александра (Александра III и Александра Пушкина), Россией европейской, 
классической. Он прощается со старым миром по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок: 
В белом раю лежит богатырь: 
Пахарь войны, пожилой мужик.
В серых глазах мировая ширь: 
Великорусский державный лик. 
Только святые умеют так 
В благоуханном гробу лежать:
Выпростав руки, блаженства в знак, 
Славу и покой вкушать. 
Разве Россия не белый рай 
И не веселые наши сны? 
Радуйся, ратник, не умирай: 
Внуки и правнуки спасены!
   Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года стало стихотворение "Сумерки свободы". Его очень трудно 
подвести под стандартные рамки "принятия" или "непринятия", но в нем отчетливо звучит тема отчаяния и призыв "мужаться" — ведь происходящее 
в России "огромно" и оно требует степени мужества, которая была бы пропорциональна этой огромности. "Идеал совершенной мужественности 
подготовлен стилем и практическими требованиями нашей эпохи. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже...", — писал 
Мандельштам в 1922 году в брошюре "О природе слова". Начало 20-х годов явилось для поэта периодом подъема его мысли и творческого 
вдохновения, но эмоциональный фон подъема, который звучит в стихотворениях той поры, соединяется с чувством обреченности и физической 
болью тягот. 
Нельзя дышать, и твердь кишит червями,
И ни одна звезда не говорит...
   В стихах 20-х и 30-х годов Мандельштам активизирует диалог с собственным временем, в них особое значение приобретает социальное начало, 
открытость авторского голоса. Сверхличной темой становится то, что происходит со страной, с народом. У Мандельштама нет каких-то особенно 
филантропических тем; но ведь и Пушкин не был сентиментальным моралистом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в строке: "И милость к 
падшим призывал". Дело не в морали, дело в поэзии. Согласно пушкинской вере, унаследованной Мандельштамом, поэзия не может дышать 
воздухом казней. Заступаясь за приговоренных к смерти, поэт не знал, что вскоре заступничество понадобится ему самому. Свои собственные 
злоключения, свою судьбу поэт принял с внутренним согласием на жертву: 
А мог бы жизнь просвистать скворцом, 
Заесть ореховым пирогом, 
Да, видно, нельзя никак...