Столыпинская аграрная реформа, о которой в наши дни много говорят и пишут, в действительности — 
понятие условное. В том смысле условное, что она, во-первых, не составляла цельного замысла и при 
ближайшем рассмотрении распадалась на ряд мероприятий, между собой не всегда хорошо состыкованных. Во-
вторых, не совсем правильно и название реформы, ибо Столыпин не был ни автором основных ее концепций, ни 
разработчиком. Он воспринял проект в готовом виде и стал как бы его приемным отцом. Он дал ему свое имя, 
последовательно и добросовестно защищал его в высшей администрации, перед законодательными палатами и 
обществом, очень им дорожил, но это не значит, что между отцом и приемным чадом не было противоречий. И, 
наконец, в-третьих, у Столыпина, конечно же, были и свои собственные замыслы, которые он пытался 
реализовать. Но случилось так, что они не получили значительного развития, ходом вещей были отодвинуты на 
задний план, зачахли, а приемный ребенок после недолгого кризиса, наоборот, начал расти и набирать силу. 
Пожалуй, можно сказать, что Столыпин «высидел кукушкина птенчика».
   Столыпин, будучи саратовским губернатором, предлагал организовать широкое содействие созданию 
крепких индивидуальных крестьянских хозяйств на государственных и банковских землях. Эти хозяйства должны 
были стать примером для окружающих крестьян, подтолкнуть их к постепенному отказу от общинного 
землевладения.
   Когда Столыпин пришел в МВД, оказалось, что там на это смотрят несколько иначе. Длительный период, 
когда власти цеплялись за общину как за оплот стабильности и порядка, уходил в безвозвратное прошлое. 
Подспудно и постепенно брали верх иные тенденции. В течение ряда лет группа чиновников МВД во главе с В. И. 
Гурко разрабатывала проект, который должен был осуществить крутой поворот во внутренней политике 
правительства. К приходу Столыпина Гурко занимал пост товарища министра, основные идеи и направления 
проекта уже сформировались, работа продолжалась.
   В отличие от столыпинского замысла, проект Гурко имел в виду создание хуторов и отрубов на надельных 
(крестьянских) землях (а не на государственных и банковских). Разница была существенной, но не это было самое 
главное в проекте Гурко. Образование хуторов и отрубов даже несколько притормаживалось ради другой цели — 
укрепления надельной земли в личную собственность. Каждый член общины мог заявить о своем выходе из нее и 
закрепить за собой свой чересполосный надел, который община отныне не могла ни уменьшить, ни передвинуть. 
Зато владелец мог продать свой укрепленный надел даже постороннему для общины лицу. С агротехнической 
точки зрения такое новшество не могло принести много пользы (надел как был чересполосным, так и оставался), 
но оно было способно сильно нарушить единство крестьянского мира, внести раскол в общину. Предполагалось, 
что всякий домохозяин, потерявший в своей семье несколько душ и со страхом ожидающий очередного передела, 
непременно ухватится за возможность оставить за собой в неприкосновенности весь свой надел. Проект Гурко 
представлял собой удобную площадку, с которой правительство могло приступить к форсированной ломке 
общины. Столыпин же не ставил вопрос о такой ломке.
   Конечно, Столыпин не мог не считаться с проделанной в министерстве до его прихода работой. Не мог он не 
учитывать и настроений поместного дворянства, которое по ходу революции оказалось едва ли не единственным 
классом, верным режиму. В мае 1906 г. на первом съезде уполномоченных дворянских обществ с докладом 
«Основные положения по аграрному вопросу» выступил Д. И. Пестржецкий, чиновник МВД, принимавший участие 
в разработке аграрных проектов.
   Правительство стремилось во что бы то ни стало отмежеваться перед дворянами от думских проектов 
принудительного отчуждения помещичьей земли, а потому основная часть доклада была посвящена критике таких 
проектов. Докладчик утверждал, что в целом по стране «за последнее время никакого реального основания для 
огульного наделения крестьян землею не возникло». Отдельные случаи малоземелья, говорилось в докладе, 
могут быть ликвидированы при помощи покупки земли через Крестьянский банк или путем переселения на 
окраины. В общем же должны быть предприняты меры «к улучшению и более полному использованию надельной 
площади» (введение многопольных севооборотов, лучшая обработка и удобрение земли, переход от общинной к 
личной собственности, расселение крупных деревень, уничтожение внутринадельной чересполосицы, создание 
хуторов). «Инициатива по введению улучшений в крестьянском хозяйстве, подчеркивалось в докладе, должна 
составить предмет главнейших забот государства и земства. Следует отрешиться от мысли, что когда наступит 
время к переходу к иной, более культурной системе хозяйства, то крестьяне перейдут к ней по собственной 
инициативе. Во всем мире переход крестьян к улучшенным системам хозяйства происходил при сильном 
давлении сверху». Нечто подобное, мы помним, говорил Столыпин на заседании Гродненского комитета. Эту же 
мысль, надо думать, он проповедовал и в министерстве.
   Настроение прибывших на съезд дворян не было единодушным. Некоторые из них были настолько напуганы 
революцией, что считали необходимым сделать уступки. «Лучше всего сразу, не унижаясь до принудительного 
отчуждения, заранее удовлетворить требования крестьян... — сказал саратовский земский деятель граф Д. А. 
Олсуфьев. — Мы должны добровольно идти навстречу к продаже крестьянам земли, сохраняя и за собой часть... 
Компромисс необходим... Как во время бури бесполезна борьба, так и здесь упрямое отношение будет гибельно 
для дела». Но эти здравые рассуждения не встретили сочувствия у большинства присутствующих. «Дворянство 
Рязанской губернии, — решительно возразил Л. Л. Кисловский, — не находится в таком цветущем состоянии, 
чтобы оно могло делать подарки и приносить жертвы. Наоборот, когда нас выбирали уполномоченными, то нам 
рекомендовалось заботиться о неприкосновенности частной собственности». Путаная речь князя А. А. 
Кропоткина началась с ошеломляющего заявления о том, что надо «запретить народу плодиться».
   Затем разгорелся спор между крайними и умеренными противниками общины. Когда один из прибалтийских 
баронов назвал общину «рассадником социалистических бацилл», то А. А. Нарышкин возразил, что в Прибалтике 
общины нет, а между тем произошла «страшная революция». Б. И. Кринский заявил, что «аграрные беспорядки 
были только там, где существует община». На это полтавский депутат С. Е. Бразоль ответил, что в Полтавской 
губернии общинного землевладения почти нет, а «аграрные беспорядки» начались еще в 1902 г.
   Однако большинство уполномоченных было настроено решительно против общины. «Община — это то 
болото, в которое увязает все, что могло бы выйти на простор, — сказал К. Н. Гримм, — благодаря ей нашему 
крестьянству чуждо понятие о праве собственности. Уничтожение общины было бы благодетельным шагом для 
крестьянства». Эти же мотивы повторялись в резких нападках на общину В. Л. Кушелева, князя А. П. Урусова, П. 
В. Попова. Община, подчеркивали дворянские представители, безусловно, должна быть уничтожена.
   Нападки на общину в какой-то мере были лишь тактической уловкой правого дворянства: отрицая 
крестьянское малоземелье, помещики стремились перевалить на общину всю ответственность за крестьянскую 
нищету. Кроме того, в период революции община сильно досадила помещикам: крестьяне шли громить помещичьи 
усадьбы всем миром, имея в общине готовую организацию для борьбы. Даже в мирное время помещик 
чувствовал себя увереннее, когда имел дело с отдельным крестьянином, а не со всей общиной.
   Вопрос о хуторах не вызвал больших прений. Сами по себе хутора и отруба мало интересовали дворянских 
представителей. Главные их заботы сводились к тому, чтобы закрыть вопрос о крестьянском малоземелье и 
избавиться от общины. Правительство предложило раздробить ее при помощи хуторов и отрубов, и дворянство 
охотно согласилось. Правда, 29 депутатов во главе с Д. А. Олсуфьевым представили особое мнение, 
предостерегая против «схематически-шаблонного, однообразно-догматического решения в центральных 
учреждениях аграрного вопроса без достаточного внимания ко всем разнообразным бытовым, племенным, 
географическим и другим особенностям России». Но эти весьма резонные доводы не встретили понимания, и 
большинство депутатов поддержало представленные министерством тезисы, тщательно вычеркнув из них слово 
«малоземелье».
   Между тем обстановка в стране была неопределенная. Давление дворян уравновешивалось давлением 
Думы и крестьянства. После роспуска I Думы ситуация еще более обострилась. В конце августа 1906 г. Столыпин 
провел мероприятия по передаче Крестьянскому банку части государственных и удельных земель для продажи 
крестьянам. Тем самым он приступил к исполнению своего замысла, созревшего еще в Саратове. По существу, 
выражаясь современным языком, речь шла о приватизации части государственного имущества.
   Эти мероприятия вызвали возражения со стороны Гурко. Он считал, что казенные земли и так почти всецело 
были в руках крестьян, которые многие годы снимали их в аренду. Проведение такой меры, опасался он, оживит у 
крестьян надежды на то, что в дальнейшем они заберут в свои руки и помещичьи земли. Отношения между 
Столыпиным и Гурко, по-видимому, были достаточно напряженными. В воспоминаниях товарища министра 
внутренних дел сквозит презрительно-высокомерное отношение к своему бывшему шефу. По мнению Гурко, он 
был «полный невежда в экономических вопросах», не имел «достаточной подготовки для того, чтобы 
справляться со многими фундаментальными проблемами государственной жизни» и плохо председательствовал 
в Совете министров (не умел резюмировать дебаты и составлять резолюции).
   У Гурко возникли сильные подозрения относительно дальнейших намерений Столыпина, когда известный 
латифундист граф А. А. Бобринский передал ему слова, сказанные мимоходом главой правительства: «Вам 
придется расстаться с частью своих земель, граф». В действительности Столыпин, думается, не допускал и 
мысли о полной ликвидации помещичьего землевладения. Иное дело — частичное его ограничение. М. П. Бок 
привела в своих воспоминаниях следующие слова отца: «Не в крупном землевладении сила России. Большие 
имения отжили свой век. Их, как бездоходные, уже сами владельцы начали продавать Крестьянскому банку. 
Опора России не в них, а в царе». Что-то похожее Столыпин, надо думать, действительно говорил — и это не 
было сказано случайно, под впечатлением от нескончаемых крестьянских бунтов. Бунты в конце концов 
прекратились, но осталось это убеждение, засевшее глубоко в сознании. В 1909 г., когда обстановка в стране 
коренным образом изменилась, Столыпин вновь коснулся этого вопроса — не в беседе с дочерью и не в 
случайном разговоре с графом, а в интервью корреспонденту газеты «Волга»: «Вероятно, крупные земельные 
собственности несколько сократятся, вокруг нынешних помещичьих усадеб начнут возникать многочисленные 
средние и мелкие культурные хозяйства, столь необходимые как оплот государственности на местах».
   В конце 1905 г., когда дела у царского правительства были из рук вон плохи, главноуправляющий 
землеустройством и земледелием Н. Н. Кутлер поставил вопрос о частичном отчуждении помещичьих земель. И 
даже Д. Ф. Трепов тогда вроде бы сочувственно отнесся к этому плану. Но царь после недолгого колебания 
решительно отверг кутлеровский проект, а сам Кутлер с треском вылетел в отставку. Впоследствии никто из 
министров и мысли не допускал о том, чтобы явиться к царю с подобным предложением.
   Столыпин, как видно, считал, что в таком проекте нет надобности. Частичное отчуждение помещичьей земли 
фактически уже идет. Многие помещики, напуганные революцией, продают имения. Важно, чтобы Крестьянский 
банк скупал все эти земли, разбивал на участки и продавал крестьянам. Из перенаселенной общины лишние 
работники упадут на банковские земли. Идет переселение в Сибирь. Под воздействием определенных 
правительственных мер община прекратит эти свои бесконечные земельные переделы. Надельная земля 
перейдет в личную собственность. Некоторые крепкие хозяева станут заводить хутора и отруба на общинных 
землях. Правда, это довольно трудно: если закончились переделы, а некоторые полосы стали личной 
собственностью, то как передвинуть наделы всех крестьян, чтобы выкроить хутор? Но над этим вопросом 
работает А. А. Кофод, главный теоретик из Главного управления землеустройства и земледелия.
   Примерно так сложилась у Столыпина общая концепция реформы. В этих рамках он смирился с проектом 
Гурко и даже как бы «усыновил» его. Правда, это был не тот случай, когда приемное чадо становится похожим на 
отца. Скорее, происходило обратное. «Надо вбить клин в общину», — говорил Столыпин своим сподвижникам. 
«Вбить клин», заставить прекратить переделы, наделать хуторов и отрубов на общинных землях — все эти идеи 
подспудно или открыто были выражены в проекте Гурко, оттуда Столыпин их и почерпнул.
   10 октября 1906 г., когда этот проект рассматривался в Совете министров, Столыпин сам, без помощи 
Гурко, его докладывал и защищал. Все члены правительства находили, что «община не заслуживает далее 
покровительства закона». Разногласия возникли лишь насчет того, надо ли проводить этот проект по 87-й статье 
или следует дождаться Думы. Меньшинство членов Совета министров ссылалось на то, что «отрицательный 
взгляд самих крестьян на общину еще не доказан». Следовательно, не исключено массовое недовольство. 
Между тем правительство, издав этот указ по 87-й статье, будет лишено возможности сослаться на мнение 
народного представительства и вряд ли сможет «отразить обвинения в некоторой узурпации законодательных 
прав».
   Главной фигурой среди меньшинства был министр финансов В. Н. Коковцов. Его поддержали два князя: Б. 
А. Васильчиков, главноуправляющий землеустройством и земледелием, и Н. Д. Оболенский, управляющий 
Кабинетом его величества (тот самый Котя Оболенский, который всего лишь несколько месяцев тому назад 
проталкивал Столыпина на пост министра).
   9 ноября 1906 г. проект «Особого журнала» Совета министров был доложен царю, который написал 
резолюцию: «Согласен с мнением председателя и 7 членов». Столыпинской аграрной реформе был дан зеленый 
свет. Первая статья указа 9 ноября 1906 г., наиболее известная и часто цитируемая, устанавливала, что 
«каждый домохозяин, владеющий надельною землею на общинном праве, может во всякое время требовать 
укрепления за собою в личную собственность причитающейся ему части из означенной земли». Поскольку 
крестьяне владели землей чересполосно (у каждого домохозяина бывало по 8 – 10 и более полос в разных 
местах), то законодательный акт 9 ноября 1906 г. короче и правильнее было бы назвать «указом о 
чересполосном укреплении».
   Тогда же, в ноябре 1906 г., у Гурко произошли крупные неприятности. Он был уличен в некорректных 
действиях по закупке продовольствия для голодающих (через шведского торговца Лидваля, который не выполнил 
контракт). Скандальная история стала достоянием прессы, дело Гурко рассматривалось в Сенате. По-видимому, 
Гурко удалось отвести обвинения в мздоимстве, но со службы он был уволен, что вызвало недовольство царя, 
который ценил Гурко. Столыпин же, судя по всему, довольно спокойно отнесся к судьбе свого товарища.
   В это время едва ли не главной заботой председателя Совета министров стало положение, в которое попал 
Крестьянский поземельный банк. Масштаб его операций по закупке земли в это время возрос почти в три раза. 
Многие помещики спешили расстаться со своими имениями. В 1905 – 1907 гг. банк скупил свыше 2,7 млн. десятин 
земли. В его распоряжение перешли государственные и удельные земли. Между тем крестьяне, рассчитывая на 
ликвидацию помещичьею землевладения в ближайшем будущем, не очень охотно делали покупки. С ноября 1905 
г. по начало мая 1907 г. банк продал всего около 170 тыс. десятин. В его руках оказалось очень много земли, к 
хозяйственному управлению которой он не был приспособлен, и мало денег. Для поддержки его правительство 
использовало даже накопления пенсионных касс.
   Деятельность Крестьянского банка вызывала растущее раздражение среди помещиков. Это проявилось в 
резких выпадах против него на III съезде уполномоченных дворянских обществ в марте – апреле 1907 г. Делегаты 
были недовольны тем, что банк продает землю только крестьянам (некоторые помещики были не прочь 
воспользоваться его услугами как покупатели). Их беспокоило также то, что банк не совсем еще отказался от 
продаж земли сельским обществам, хотя он старался продавать землю в основном отдельным крестьянам 
цельными участками. Общее настроение дворянских депутатов выразил А. Д. Кашкаров: «Я полагаю, что 
Крестьянский банк не должен заниматься разрешением так называемого аграрного вопроса... аграрный вопрос 
должен быть прекращен силой власти».
   В это же время крестьяне весьма неохотно выходили из общины и укрепляли свои наделы. Ходил слух, 
будто тем, кто выйдет из общины, не будет прирезки земли от помещиков.
   Только после окончания революции аграрная реформа пошла быстрее. Прежде всего, правительство 
предприняло энергичные действия по ликвидации земельных запасов Крестьянского банка. 13 июня 1907 г. этот 
вопрос разбирался в Совете министров, было решено образовать на местах временные отделения Совета 
банка, передав им ряд важных полномочий. В длительную командировку, для участия в работе этих отделений, 
отправились многие видные чиновники Министерства финансов, МВД и Главного управления землеустройства и 
земледелия.
   С некоторой обидой А. А. Кофод позднее вспоминал, что «весной 1907 г. даже Столыпин считал 
землеустройство побочным вопросом в сравнении с громадной работой, которую требовалось провести для 
распределения огромных земельных площадей, купленных Крестьянским банком». До Кофода дошла весть, что и 
его собираются заслать в одно из временных отделений. Сослуживцы советовали не сопротивляться, поскольку 
«Петр Аркадьевич не любит, когда противоречат его планам, даже в деталях». Но Кофод был занят 
составлением инструкции по землеустройству и считал себя «единственным человеком, который имеет ясное 
представление о том, как правильно должна быть сделана эта работа». Исполненный собственного достоинства 
как истинный европеец, он явился к Столыпину и сумел себя отстоять.
   Отчасти в результате принятых мер, а больше того — вследствие изменения общей обстановки в стране, 
дела у Крестьянского банка пошли лучше. Всего за 1907 – 1915 гг. из фонда банка было продано 3909 тыс. 
десятин, разделенных примерно на 280 тыс. хуторских и отрубных участков. До 1911 г. объем продаж ежегодно 
возрастал, а затем начал снижаться. Это объяснялось, во-первых, тем, что в ходе реализации указа 9 ноября 
1906 г. на рынок было выкинуто большое количество дешевой надельной «крестьянской» земли, а во-вторых, 
тем, что с окончанием революции помещики резко сократили продажу своих земель. Оказалось, что подавление 
революции, в конце концов, не пошло на пользу созданию хуторов и отрубов на банковских землях, а реализация 
проекта Гурко сильно подрезала это дело. Оно заняло видное, но все же второстепенное место в аграрной 
политике правительства. Между тем именно это направление политики было наиболее близко Столыпину.
   Вопрос о том, как распределялись покупки банковских хуторов и отрубов среди различных слоев 
крестьянства, исследован недостаточно. По некоторым прикидкам, богатая верхушка среди покупателей 
составляла всего 5 – 6%. Остальные принадлежали к среднему крестьянству и бедноте. Ее попытки закрепиться 
на землях банка объяснялись довольно просто. Многие помещичьи земли, из года в год сдававшиеся в аренду 
одним и тем же обществам, стали как бы частью их надела. Продажа их Крестьянскому банку ударила в первую 
очередь по малоземельным хозяевам. Между тем банк давал ссуду в размере до 90 – 95 % стоимости участка. 
Продажа укрепленного надела обычно позволяла уплатить первый взнос. Некоторые земства оказывали помощь 
по обзаведению на хуторах. Все это толкало бедноту на банковские земли, а банк, имея убытки от содержания 
купленных земель на своем балансе, не был разборчив в выборе клиентов.
   Ступив на банковскую землю, крестьянин как бы восстанавливал для себя те изнурительные и бесконечные 
выкупные платежи, которые под давлением революции правительство отменило с 1 января 1907 г. Вскоре 
появились недоимки по банковским выплатам. Как и прежде, власти вынуждены были прибегать к рассрочкам и 
пересрочкам. Но появилось и нечто такое, чего крестьянин раньше не знал: продажа с молотка всего хозяйства. 
С 1908 по 1914 г. таким путем было продано 11,4 тыс. участков. Это, по-видимому, было прежде всего мерой 
устрашения, и основная часть бедноты, надо думать, осталась на своих хуторах и отрубах. Для нее, однако, 
продолжалась та же жизнь («перебиться», «продержаться», «дотянуть»), какую она вела в общине.
   Впрочем, это не исключает того, что на банковских землях появились и достаточно крепкие фермерские 
хозяйства. С этой точки зрения землеустройство на банковских землях было перспективнее, чем на надельных. 
Однако, как уже говорилось, таких хозяйств изначально было немного.
   Наладив деятельность Крестьянского банка, правительство вплотную занялось реализацией указа 9 ноября 
1906 г. На места заспешили министерские ревизоры, потребовавшие от губернских и уездных чиновников, чтобы 
все их силы сосредоточились на проведении аграрной реформы. Земские начальники, уличенные в нерадивости, 
увольнялись в отставку. Это резко подхлестнуло активность тех, кто оставался на службе. Явившись в то или иное 
село и собрав сход, они первым делом спрашивали: «Почему не укрепляетесь? Кто вас смущает?» Печать была 
переполнена сообщениями о произволе администрации. Аресты сельских старост и отдельных крестьян, 
запрещение высказываться на сходах против указа, вызов стражников и содержание их за счет общества — 
таков перечень средств, наиболее широко применявшихся властями. Практиковалась и административная 
высылка особо активных противников реформы из числа крестьян. Сведения о таких высылках можно найти и в 
литературе, и в архивах. К сожалению, общее число крестьян, высланных за агитацию против реформы, до сих 
пор не подсчитано.
   Некоторые из соответствующих дел доходили до МВД, и вряд ли Столыпин о том не знал. Это не помешало 
ему 15 марта 1910 г. заявить в Государственном совете: «Не вводя, силою закона, никакого принуждения к 
выходу из общины, правительство считает совершенно недопустимым установление какого-либо принуждения, 
какого-либо насилия, какого-либо гнета чужой воли над свободной волей крестьянства в деле устройства его 
судьбы, распоряжения его надельною землею».
   Психология государственных деятелей, говорящих одно и делающих другое, — явление поистине 
загадочное. По-видимому, редко кто из них в такие моменты сознательно лжет и лицемерит. Благие намерения 
провозглашаются чаще всего вполне искренне. Тот же Столыпин, как мы помним, изначально вовсе не хотел 
насильственного разрушения общины. Другое дело, что не они, выступающие с высоких трибун, составляют 
множество тех бумаг, в которые и выливается реальная политика. Они их только подписывают, не всегда успев 
даже бегло просмотреть, не запомнив и, конечно же, не имея представления, какова статистика тех или иных 
распоряжений. Если при подписании какого-либо документа возникнет сомнение, то докладывающий его чиновник, 
человек, несомненно, толковый и дельный, показавший свою преданность, тут же все объяснит или предпримет 
какой-либо маневр. В крайнем случае — обидится (это на начальство тоже иногда действует). После недолгих 
колебаний документ будет подписан.
   Года за три до речи в Государственном совете, 9 декабря 1906 г., за подписью Столыпина был разослан 
циркуляр МВД, в котором устанавливалось следующее правило: домохозяин, подавший заявление о выходе из 
общины после принятия на сходе приговора об очередном переделе, но до утверждения его уездным съездом, 
укрепляет свой надел в прежнем размере. Фактически это равнялось запрещению общих переделов, ибо всякий, 
теряющий часть надела, мог подать заявление о выходе, удержать за собой весь надел и расстроить передел. И 
правительству было известно, что многие крестьяне держатся за общину только потому, что она периодически 
переделяет землю. В те времена для крестьянства это было то, что сейчас называется социальной гарантией: 
каждый крестьянский юноша, как бы ни сложилась его судьба, мог рассчитывать на свою долю в земельном 
наделе родной деревни. Циркуляр МВД, изданный всего лишь через месяц после указа 9 ноября 1906 г., наносил 
еще один, очень точно рассчитанный удар по общине.
   Местные власти широко использовали циркуляр 9 декабря 1906 г., и дело вскоре дошло до Сената. 5 
декабря 1907 г., разбирая одну из жалоб, департамент Сената поставил правительству на вид, что указ 9 ноября 
«был издан с целью облегчения отдельным крестьянам выхода из общины, а не лишения сельского общества 
фактической возможности производить общие переделы мирской земли». МВД вынуждено было отступить, и в 
том же месяце на места была отправлена телеграмма об отмене циркуляра. Многие члены Государственного 
совета, внимавшие Столыпину, надо думать, были осведомлены, что в течение целого года действовал циркуляр, 
позднее признанный незаконным.
   Но самым удивительным было то, что в той же речи Столыпин поддержал предложение объявить 
перешедшими к подворному владению общины, длительное время не совершавшие общих переделов. Он лишь 
уточнил: пусть таковыми считаются те общины, которые не переделялись после наделения их землей по реформе 
1861 г. Эта норма была закреплена в законе 14 июня 1910 г., заменившем собою указ 9 ноября 1906 г., и 
впоследствии стала для многих общин источником новых насилий. Они выносили решение о переходе всем 
«миром» к многопольным севооборотам — им запрещали. Они пытались заменить свои вконец измельчившиеся 
и запутавшиеся полосы на широкие — им тоже запрещали. Был и такой случай: казенные землемеры разделили 
два селения, имевших общий надел (сросшихся «сиамских близнецов»). После этого власти, признав оба селения 
подворными, запрещают им общий передел, и мужикам приходится пахать на нелепых клочках и обрывках полос, 
образовавшихся после разделения.
   Многообразное и неустанное, законное и незаконное давление центральных и местных властей на общину с 
целью выталкивания из нее крестьян началось сразу же после указа 9 ноября 1906 г. Столыпин, отрицавший 
такое давление, выглядел в невыгодном свете. Возможно, он что-то не знал или не помнил и вообще 
недостаточно трезво представлял политику собственного министерства. Но не надо забывать, что главнейшая 
обязанность руководителя такого ранга — не подписание бумаг, а подбор кадров. Столыпин не освежил МВД. 
Гурко был удален, но «дух Гурко» в министерстве остался. На словах как бы отдавая дань прежним своим 
взглядам, Столыпин и сам вскоре стал проникаться этим духом. Институты сильнее людей. Хотя, справедливости 
ради надо сказать, что после Столыпина, в 1912 – 1914 гг., давление на общину еще более усилилось.
   Третьеиюньский государственный переворот коренным образом изменил обстановку в стране. Крестьянам 
пришлось оставить мечты о скорой «прирезке». Темпы реализации указа 9 ноября 1906 г. резко возросли. В 1908 
г. по сравнению с 1907 г. число укрепившихся домохозяев увеличилось в 10 раз и превысило полмиллиона. В 1909 
г. был достигнут рекордный показатель — 579,4 тыс. укрепившихся. Представители правительства, в том числе 
Столыпин, жонглировали этими цифрами в законодательных собраниях и в беседах с репортерами. Но с 1910 г. 
темпы укрепления стали снижаться. Искусственные меры, введенные в закон 14 июня 1910 г., не выправили 
кривую. Численность выделяющихся из общины крестьян стабилизировалась только после выхода закона 29 мая 
1911 г. «О землеустройстве». Однако вновь приблизиться к наивысшим показателям 1908 – 1909 гг. так и не 
удалось.
   За эти годы в некоторых южных губерниях, например в Бессарабской и Полтавской, общинное 
землевладение было почти совсем ликвидировано. В других губерниях, например в Курской, оно утратило 
первенствующее положение. (В этих губерниях и раньше было много общин с подворным землевладением). Но в 
губерниях северных, северо-восточных, юго-восточных, а отчасти и в центрально-промышленных, реформа лишь 
слегка затронула толщу общинного крестьянства.
   Чересполосно укрепляемая личная крестьянская земельная собственность весьма отдаленно походила на 
классическую римскую «священную и неприкосновенную частную собственность». И дело не только в правовых 
ограничениях, налагавшихся на укрепленные наделы (запрещение продавать лицам некрестьянского сословия, 
закладывать в частных банках). Сами крестьяне, выходя из общины, первостепенное значение придавали 
закреплению за собой не конкретных полос, а общей их площади. Поэтому они, случалось, были непрочь принять 
участие в общем переделе, если при этом не уменьшалась площадь их надела (например, при переходе на 
«широкие полосы»). Чтобы власти не вмешались и не расстроили дело, такие переделы иногда производились 
тайно. Бывало, что такой же взгляд на укрепляемую землю усваивало и местное начальство. Министерская 
ревизия 1911 г. обнаружила в Орловской губернии многочисленные случаи долевого укрепления. Значит, 
укреплялись не определенные полосы, а доля того или иного домохозяина в мирском землевладении. Да и само 
правительство, в конце концов, встало на такую же точку зрения, присвоив себе по закону 29 мая 1911 г. право 
передвигать укрепленные полосы при выделении хуторов или отрубов.
   Поэтому массовое укрепление чересполосных земель фактически приводило только к образованию 
беспередельных общин. К началу столыпинской реформы около трети общин в Европейской России не 
переделяли землю. Иногда рядом соседствовали две общины: переделяющаяся и беспередельная. Большой 
разницы в уровне их земледелия никто не отмечал. Только в беспередельной богатые были побогаче, а бедные 
победнее.
   В советской литературе долгое время господствовало представление, будто указ 9 ноября 1906 г. ставил 
своей задачей отдать общинные земли на разграбление кучке богатых крестьян. В действительности 
правительство, конечно, не хотело сосредоточения земли в руках немногих мироедов и разорения массы 
земледельцев. Не имея средств пропитания в деревне, безземельная беднота должна была хлынуть в город. 
Промышленность, до 1910 г. находившаяся в депрессии, не смогла бы справиться с наплывом рабочей силы в 
таких масштабах. Массы бездомных и безработных людей грозили новыми социальными потрясениями. Поэтому 
правительство поспешило сделать дополнение к своему указу, воспретив в пределах одного уезда 
сосредоточивать в одних руках более шести высших душевых наделов, определенных по реформе 1861 г. По 
разным губерниям иго составляло от 12 до 18 десятин. Установленный для «крепких хозяев» потолок был весьма 
низким. Соответствующая норма вошла в закон 14 июня 1910 г.
   Для доказательства того, что указ 9 ноября 1906 г. был издан с целью возвысить и укрепить 
немногочисленную деревенскую верхушку, часто используется речь Столыпина в Думе, где он говорил о том, что 
правительство сделало «ставку не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных». Эти слова обычно вырываются 
из контекста речи и подаются вне связи с обстоятельствами, при которых они были сказаны.
   5 декабря 1908 г., когда была произнесена эта речь, в Думе возник вопрос, признавать ли укрепляемые 
участки личной или семейной собственностью. Настроение Думы заколебалось под воздействием 
многочисленных известий о том, что некоторые домохозяева пропивают укрепленные наделы и пускают по миру 
свои семейства. Но создание семейной собственности вместо общинной не устраивало Столыпина, ибо большая 
семья напоминала ему общину. На месте разрушенной общины, полагал он, должен быть мелкий собственник. 
Видя угрозу одному из основных положений своей реформы, Столыпин решил вмешаться в прения.
   Пропивание наделов, доказывал он в своей речи, — это исключительное явление, удел «слабых». «Нельзя 
создавать общий закон ради исключительного уродливого явления, — подчеркивал Столыпин, — нельзя убивать 
этим кредитоспособность крестьянина, нельзя лишать его веры в свои силы, надежд на лучшее будущее, нельзя 
ставить преграды обогащению сильного для того, чтобы слабые разделили с ним его нищету». Когда говорились 
эти слова, правительство уже само запроектировало такие «преграды» в виде правила о шести наделах, но 
Столыпин, видимо, считал главными «преградами» общину и семейную собственность. Для борьбы с уродливыми 
явлениями, продолжал Столыпин, надо создавать специальные законы, устанавливать опеку за 
расточительность, но при выработке общих законов надо «иметь в виду разумных и сильных, а не пьяных и 
слабых». Заканчивая эту мысль, он выразил уверенность, что «таких сильных людей в России большинство».
   Из всех этих обстоятельств отнюдь не вытекает, что «разумными и сильными» Столыпин считал лишь 
богатых крестьян, а «пьяными и слабыми» — всех остальных. Любители выпить есть среди всех социальных 
слоев, и именно этих людей клеймил в своей речи премьер-трезвенник. Крепкий работящий собственник, по 
замыслу Столыпина, должен был формироваться на основе широких слоев зажиточного и среднего 
крестьянства. Считалось, что дух предприимчивости, освобожденный от стеснений со стороны общины и семьи, в 
короткое время способен преобразить даже весьма хилое хозяйство середняка. Каждый должен стать 
«кузнецом своего счастья» (слова Столыпина из той же речи), и каждый такой «кузнец» мог рассчитывать лишь 
на крепость своих рук и рук своих ближних, ибо сколько-нибудь значительной помощи со стороны на 
переустройство хозяйства не предполагалось. (Финансовое обеспечение реформы было ее слабым местом). 
Ставка делалась почти исключительно на «дух предприимчивости». Это показывает, что и Столыпин, при всей 
своей практичности, вольно или невольно бывал идеалистом.
   История шутит с идеалистами невеселые шутки, и в реальной жизни из общины выходила в основном 
беднота, а также городские жители, вспомнившие, что в давно покинутой деревне у них есть надел, который 
теперь можно продать. Продавали землю и переселенцы, уезжавшие в Сибирь. Огромное количество земель 
чересполосного укрепления шло в продажу. В 1914 г., например, было продано 60% площади укрепленных в этом 
году земель. Покупателем земли иногда оказывалось крестьянское общество, и тогда она возвращалась в 
мирской котел. Чаще же покупали землю зажиточные крестьяне, которые, кстати говоря, сами не всегда спешили 
с выходом из общины. Покупали и другие крестьяне-общинники. В руках одного и того же хозяина оказывались 
земли укрепленные и общественные. Не выходя из общины, он в то же, время имел и укрепленные участки. 
Свидетель и участник всей этой перетряски еще мог помнить, где и какие у него полосы. Но уже во втором 
поколении должна была начаться такая путаница, в которой не в силах был бы разобраться ни один суд. Нечто 
подобное, впрочем, однажды уже имело место. Досрочно выкупленные наделы (по реформе 1861 г.) одно время 
сильно нарушали единообразие землепользования в общине. Но потом они стали постепенно подравниваться. 
Поскольку столыпинская реформа не разрешила аграрного вопроса, и земельное утеснение продолжало 
возрастать, неизбежна была новая волна переделов, которая должна была смести очень многое из наследия 
Столыпина. И действительно, земельные переделы, в разгар реформы почти заглохшие, с 1912 г. снова пошли по 
восходящей.
   Столыпин, видимо, и сам понимал, что чересполосное укрепление не создаст «крепкого собственника». 
Недаром он призывал местные власти «проникнуться убеждением, что укрепление участков лишь половина дела, 
даже лишь начало дела, и что не для укрепления чересполосицы был создан закон 9 ноября». 15 октября 1908 г. 
по согласованию министров внутренних дел, юстиции и главноуправляющего землеустройством и земледелием 
были изданы «Временные правила о выделе надельной земли к одними местам». «Наиболее совершенным 
типом земельного устройства является хутор, — говорилось в правилах, — а при невозможности образования 
такового — сплошной для всех полевых угодий отруб, отведенный особо от коренной усадьбы».
   С 1909 г. все инструкции по землеустройству стали издаваться Комитетом по землеустроительным делам, 
межведомственным органом, находившимся под эгидой Главного управления землеустройства и земледелия. 
Аграрные теоретики из Главного управления (А. А. Кофод, А. А. Риттих и др.) мечтали о том, чтобы разбить на 
квадратики, наподобие шахматной доски, все крестьянские земли. При этом в Главном управлении мало 
считались со столыпинскими мечтами о «крепком хозяине».
   19 марта 1909 г. Комитет по землеустроительным делам утвердил «Временные правила о землеустройстве 
целых сельских обществ». С этого времени местные землеустроительные органы все более ориентировались на 
разверстание наделов целых деревень. В новой инструкции, изданной в 1910 г., особо подчеркивалось: 
«Конечною целью землеустройства является разверстание всего надела; поэтому при производстве работ по 
выделам надлежит стремиться к тому, чтобы эти работы охватили, возможно, большую площадь устраиваемого 
надела...» При назначении работ на очередь первыми должны были идти дела по разверстанию всего надела, 
затем — по групповым выделам и только после них — по одиночным. Практически, при нехватке землемеров, это 
означало прекращение одиночных выделов. Действительно, крепкий хозяин долго мог ожидать, пока в соседней 
деревне не выгонят на отруба всех бедняков.
   29 мая 1911 г. был издан закон «О землеустройстве». В него вошли основные положения инструкций 1909 – 
1910 гг. Новый закон устанавливал, что для перехода к отрубному и хуторскому хозяйству отныне не требуется 
предварительного укрепления надельных земель в личную собственность. С этого времени чересполосное 
укрепление утратило прежнее значение, реформа стала переходить из рук МВД в руки Главного управления 
землеустройства и земледелия.
   Из всего количества хуторов и отрубов, созданных за время реформы, 64,3 % возникло в результате 
разверстания целых селений. Землеустроителям удобнее было так работать, повышалась результативность их 
труда, высокое начальство получало для жонглирования круглые цифры, но вместе с тем умножалось число 
мелких хуторян и отрубников, которых никак нельзя было назвать «крепкими хозяевами». Многие хозяйства были 
нежизнеспособны. В Полтавской губернии, например, при полном разверстании селений в среднем на одного 
хозяина приходилось 4,1 дес. Крестьяне говорили, что на иных хуторах «курицу некуда выгнать».
   Только около 30 % хуторов и отрубов на общинных землях образовалось путем выдела отдельных хозяев. 
Но это, как правило, были крепкие хозяева. В той же Полтавской губернии средний размер единичного выдела 
составлял 10 десятин. Но большинство таких выделов было произведено в первые годы реформы. Затем это 
дело практически сошло на нет.
   Со смешанным чувством относился Столыпин к такому развитию. С одной стороны, он понимал, что только 
рассечение надела на отруба изолирует крестьянские хозяйства друг от друга, только полное расселение на 
хутора окончательно ликвидирует общину. Крестьянам, рассредоточенным по хуторам, трудно будет поднимать 
мятежи. «Совместная жизнь крестьян в деревнях облегчала работу революционерам», — писала М. П. Бок явно 
со слов отца. Этот полицейский подтекст реформы нельзя упускать из виду.
   С другой стороны, Столыпин не мог не видеть, что вместо крепких, устойчивых хозяйств 
землеустроительное ведомство фабрикует массу мелких и заведомо слабых — таких, которые никак не могли 
стабилизировать обстановку в деревне и стать опорой режима. Однажды, прочитав отчет, подготовленный в 
Главном управлении землеустройства и земледелия, Столыпин написал главноуправляющему А. В. Кривошеину: 
«Со слишком большою силою хулятся единоличные выделы. Хвалите и дайте должную оценку сплошному 
разверстанию целых селений, но не опорочивайте единоличных выделов». Однако он не в силах был развернуть 
громоздкую машину землеустроительного ведомства таким образом, чтобы она действовала не так, как ей 
удобно, а как нужно для пользы дела. Тем более, что руководители ведомства были уверены, что действуют так, 
как надо.
   Чтобы добиться от крестьян согласия на разбивку всего надела, чиновники из органов землеустройства, 
случалось, прибегали к самым бесцеремонным мерам давления. Об одном характерном случае рассказывается 
в воспоминаниях земского начальника В. Поливанова. Автор служил в Грязовецком уезде Вологодской губернии. 
Однажды рано утром в страдную пору в одну из деревень нагрянул непременный член землеустроительной 
комиссии. Был созван сход, и непременный член объяснил «мужичкам», что им надо выходить на хутора: 
общество небольшое, земли достаточно и вода с трех сторон. «Я как план посмотрел, так и говорю своему 
писарю: скорей Лопатиху на хутора переводить надо». Посовещавшись между собой, сходчики ответили отказом. 
Ни обещания предоставить ссуду, ни угрозы арестовать «бунтовщиков» и привести на постой солдат не возымели 
действия. Крестьяне твердили: «Как старики жили, так и мы будем жить, а на хутора не согласны». Тогда 
непременный член отправился пить чай, а крестьянам запретил расходиться и садиться на землю. После 
чаепития непременно потянуло на сон. К ожидавшим под окнами крестьянам он вышел поздно вечером. «Ну как, 
согласны?» — «Все согласны! — дружно отвечал сход. — На хутора, так на хутора, на осину, так на осину, только 
чтобы всем, значит, вместе». В. Поливанов утверждал, что ему удалось дойти до губернатора и восстановить 
справедливость. Если это так, то перед нами типичный случай с нетипичной концовкой. Иногда ведь бывал и 
кровавый исход.
   В мае 1910 г. полицейские стражники расстреляли сход в с. Волотове Лебедянского уезда Тамбовской 
губернии. Было убито шестеро крестьян. Конфликт произошел из-за слишком явного покровительства отрубщикам 
со стороны властей. Землеустроительный проект предусматривал создание отрубов на лучших землях вблизи 
села. Общинники же должны были ездить на край надела, даже и за реку Дон.
   Крестьяне сопротивлялись переходу на хутора и отруба не по темноте своей и невежеству, как считали 
власти, а исходя из здравых житейских соображений. Крестьянское земледелие очень зависело от капризов 
погоды. Имея полосы в разных частях общественного надела, крестьянин обеспечивал себе ежегодный средний 
урожай: в засушливый год выручали полосы в низинах, в дождливый — на взгорках. Получив надел в одном 
отрубе, крестьянин оказывался во власти стихии. Он разорялся в первый же засушливый год, если его отруб был 
на высоком месте. Следующий год был дождливым, и очередь разоряться приходила соседу, оказавшемуся в 
низине. Только большой отруб, расположенный в разных рельефах, мог гарантировать ежегодный средний 
урожай.
   Вообще во всей этой затее с хуторами и отрубами было много надуманного, доктринерского. Сами по себе 
хутора и отруба не обеспечивали подъем крестьянской агрикультуры, и необходимость повсеместного их 
введения никем не доказана. «Нигде в мире не наблюдалось такого практического опыта, — пишет американский 
историк Дж. Ейни, — который бы показал, что соединенные в одно целое поля принесли с собой агрикультурный 
прогресс, и некоторые современные исследователи крестьянской агрикультуры фактически отрицают подобную 
причинно-следственную связь... С 40-х годов ХХ в. в Западной Европе прилагались мощные усилия к 
объединению владений, но система открытых полей до сих пор широко распространена среди некоторых 
наиболее продуктивных хозяйств». Между тем Столыпин и его сподвижники все более утверждались в мысли, что 
хутора и отруба — единственное универсальное средство, способное поднять крестьянскую агрикультуру от 
Польши до Дальнего Востока, «от финских хладных скал до пламенной Тавриды».
   Такая ортодоксальная приверженность отчасти объяснялась тем, что многие ведущие деятели реформы, 
начиная с П. А. Столыпина, были связаны с Западным краем и наиболее близко знакомы именно с западной 
деревней. В. И. Гурко, сын прославленного генерала времен русско-турецкой войны, начинал свою карьеру в 
Польше, под крылышком у отца, занявшего к тому времени пост варшавского генерал-губернатора. Затем 
перебрался на службу в Петербург. Датчанин А. А. Кофод приехал в Россию в возрасте 22 лет, ни слова не зная 
по-русски, и затем долго жил в небольшой датской колонии в Псковской губернии. Из них троих только Столыпин 
имел непосредственные представления о деревенской жизни в центральной России. Хотя и он за два года в 
Саратовской губернии, бывая в деревне наездами, не успел глубоко ее познать. Однако, впрочем, как раз он 
отличался более мягким, более терпимым отношением к крестьянской общине.
   Что же касается А. В. Кривошеина, в 1908 г. занявшего должность главноуправляющего землеустройством и 
земледелием и ставшего ближайшим сподвижником Столыпина, то он вообще мало был связан с деревней. 
Карьеру он начинал юрисконсультом Донецкой железной дороги, затем перешел в Переселенческое управление и 
стал петербургским чиновником. «Он был талантлив, энергичен, чрезвычайно импульсивен и обладал счастливой 
способностью улавливать, в какую сторону дует ветер», — вспоминал о нем Кофод. Витте, считавший 
Кривошеина «величайшим карьеристом», отмечал, что в 1905 г. он был еще сторонником общины, но после 
крутого поворота правительственной политики резко изменил свои взгляды.
   Несмотря на все старания правительства, хутора прививались только в северо-западных губерниях, 
включая отчасти Псковскую и Смоленскую. В предыдущей главе отмечалось, что крестьяне Ковенской губернии 
еще до начала столыпинской реформы стали расселяться по хуторам. Такое же явление Кофод наблюдал в 
Псковской губернии. В этих краях сказывалось влияние Пруссии и Прибалтики. Местный ландшафт, 
переменчивый, изрезанный речками и ручьями, тоже способствовал созданию хуторов.
   В южных и юго-восточных губерниях главным препятствием для широкой хуторизации были трудности с 
водой. Но здесь (в Северном Причерноморье, на Северном Кавказе и в степном Заволжье) довольно успешно 
пошло насаждение отрубов. Отсутствие сильных общинных традиций в этих местах сочеталось с высоким 
уровнем развития аграрного капитализма, исключительным плодородием почвы, ее однородностью на очень 
больших пространствах и низким уровнем агрикультуры. Крестьянин, почти не затратив на улучшение своих полос 
труда и средств, без сожаления их оставлял и переходил на отруб.
   В Центрально-нечерноземном районе крестьянин, наоборот, много сил должен был вкладывать в 
возделывание своего надела. Без ухода здешняя земля ничего не родит. Удобрение почвы здесь началось с 
незапамятных времен. А с конца ХIХ в. участились случаи коллективных переходов целых селений к 
многопольным севооборотам с высевом кормовых трав. Получил развитие и переход на «широкие полосы» 
(вместо узких, запутанных). «Самый факт глубокой интенсивности полевого хозяйства... уложившейся в систему 
общинно-чересполосного землепользования, не только не вызывает потребности, но даже служит препятствием к 
переходу на участковое землепользование», писал П. Н. Першин, автор одной из лучших книг по этой проблеме. 
Деятельность правительства принесла бы гораздо больше пользы, если бы в центрально-нечерноземных 
губерниях оно, вместо насаждения хуторов и отрубов, оказывало помощь интенсификации крестьянской 
агрикультуры в рамках общины. Первое время, особенно при князе Васильчикове, такая помощь отчасти 
оказывалась. Но с приходом Кривошеина землеустроительное ведомство повело резко антиобщинную политику. 
В итоге коса нашла на камень: крестьяне сопротивлялись насаждению хуторов и отрубов, а правительство чуть 
ли не открыто препятствовало внедрению передовых систем земледелия на общинных землях. Единственное, в 
чем нашли общий интерес землеустроители и местные крестьяне, это разделение совместного землевладения 
нескольких деревень. В Московской и некоторых других губерниях этот вид землеустройства получил настолько 
большое развитие, что стал отодвигать на второй план работы по выделению хуторов и отрубов.
   В центрально-черноземных губерниях основным препятствием к образованию хуторов и отрубов на 
общинных землях было крестьянское малоземелье. Побывав в Курской губернии, Кофод жаловался, что так и не 
смог найти общий язык с местными крестьянами: «Они хотели помещичью землю немедленно и даром». Из этого 
следовало, что прежде чем насаждать хутора и отруба, в этих губерниях надо было решить проблему 
крестьянского малоземелья — в том числе и за счет раздутых помещичьих латифундий.
   Итоги столыпинской аграрной реформы выражаются в следующих цифрах. К 1 января 1916 г. из общины в 
чересполосное укрепление вышло 2 млн. домохозяев. Им принадлежало 14,1 млн. десятин земли. 469 тыс. 
домохозяев, живших в беспередельных общинах, получили удостоверительные акты на 2,8 млн. десятин, 1,3 млн. 
домохозяев перешли к хуторскому и отрубному владению (12,7 млн. десятин). Кроме того, как уже говорилось, на 
банковских землях образовалось 280 тыс. хуторских и отрубных хозяйств. Но и другие приведенные выше цифры 
нельзя механически складывать, поскольку некоторые домохозяева, укрепив наделы, выходили потом на хутора 
и отруба, а другие шли на них сразу, без чересполосного укрепления. По приблизительным подсчетам, всего из 
общины вышло около 3 млн. домохозяев, что составляет несколько меньше третьей части общей их численности 
в тех губерниях, где проводилась реформа. Впрочем, как отмечалось, некоторые из выделенцев фактически 
давно уже забросили земледелие. Из общинного оборота было изъято 22 % земель. Около половины их пошло на 
продажу. Какая-то часть вернулась в общинный котел. В конечном итоге властям не удалось ни разрушить 
общину, ни создать устойчивый и достаточно массовый слой крестьян-собственников. Так что можно говорить об 
общей неудаче столыпинской аграрной реформы.
   Вместе с тем известно, что после окончания революции и до начала Первой мировой войны положение в 
русской деревне заметно улучшилось. Некоторые журналисты легкомысленно связывают это с проведением 
аграрной реформы. На самом же деле действовали другие факторы. Во-первых, как уже говорилось, с 1907 г. 
были отменены выкупные платежи, которые крестьяне выплачивали в течение 40 с лишним лет. Во-вторых, 
окончился мировой сельскохозяйственный кризис, и начался рост цен на зерно. От этого, надо полагать, кое-что 
перепадало и простым крестьянам. В-третьих, за годы революции сократилось помещичье землевладение, а в 
связи с этим уменьшились и кабальные формы эксплуатации. Наконец, в-четвертых, за весь период был только 
один неурожайный год (1911), но зато подряд два года (1912 – 1913) были отличные урожаи. Что же касается 
аграрной реформы, то такое широкомасштабное мероприятие, потребовавшее столь значительной земельной 
перетряски, не могло положительным образом сказаться в первые же годы своего проведения.
   Тем не менее, вряд ли можно считать справедливым то огульно отрицательное отношение к реформе, 
которым сильно грешили советские историки в прошлые годы. Некоторые мероприятия, сопутствовавшие ей, 
были хорошим, полезным делом. Это касается предоставления большей личной свободы крестьянам, устройства 
хуторов и отрубов на банковских землях, переселения в Сибирь, некоторых видов землеустройства.